Эволюция - Страница 139

139

Люди Матери жили в лагере близ сухого, разрушенного эрозией речного русла, которое вело в ущелье. Шалаши были установлены среди скальных утёсов — всего лишь навесы из шкур или плетёные из ротанга, держащиеся на простых рамах. Здесь совсем не было постоянных хижин, в отличие от строений на давно исчезнувшей стоянке Камешка. Для этого земля не была достаточно богата пищей. Это был временный дом кочевых охотников-собирателей — людей, вынужденных следовать за своими источниками пищи. Люди жили здесь около месяца.

У этого места были свои преимущества. Здесь был ручей, местный камень был хорош для изготовления инструментов, а поблизости был участок леса — источник дерева для костров, коры, листьев, лиан и виноградной лозы для ткани, сеток и других инструментов и изделий. И это место хорошо подходило, чтобы охотиться из засады на животных, которые приходили сюда, заблудившись по глупости в ущелье. Но продуктивность этого места была не слишком хорошей. Лагерь был скудным местом, а люди — вялыми из-за недоедания. Вероятно, они скоро вновь оправятся в путь.

Мать ковыляла домой, и на её плече качались три водяных птицы, подвешенных на кусках кожаной верёвки. Сейчас её головная боль стала очень сильной, а каждая поверхность казалась неестественно яркой, окрашенной в странные цвета. Увеличение человеческого мозга, произошедшее за тысячи лет до рождения Гарпунщицы, далёкого предка Матери, было впечатляющим. Такая поспешная перестройка нервных связей принесла неожиданные выгоды — вроде способности Матери строить целостные образы — но она имела свою цену, такую, как ставшие её проклятием головные боли.

— Эй, эй! Копьё опасно копьё!

Она мрачно оглянулась.

Двое молодых мужчин таращились на неё. Они носили обёрнутые вокруг бёдер шкуры, удерживающиеся на своём месте кусками сухожилия. Они оба держали грубо обработанные деревянные копья, острия которых были упрочнены обжиганием на огне. Они метали свои копья в бычью шкуру, которую повесили на ветках дерева. Мать, сбитая с толку болью и странными огнями, почти вышла на их тропинку.

Ей пришлось ждать, пока метатели копий закончили своё состязание. Ни один из двух молодых людей не обладал особыми навыками, а их повязки из шкуры успели сильно поизноситься. Лишь одно из их копий пробило шкуру и воткнулось в дерево; остальные валялись на земле.

Но один из охотников хотя бы метал свои копья, прикладывая большее усилие, и она видела это. Этот мальчик держал копье необычно, за заднюю часть древка, и пользовался длиной своих костлявых рук в качестве чуть более длинного рычага.

Он был высоким для своего возраста и тонким, как хлыст; она думала о нём как о проростке, тянущемся к солнечному свету. Когда Проросток метнул копьё, оно шуршало и слегка подрагивало, летя в воздухе. Движение копья захватывало. Но, пока её глаза следили за ним, голова стала болеть ещё сильнее.

Когда метатели копий закончили, она побрела дальше, желая оказаться в тени шкуры, которую делила со своим сыном.

Внутри жилища Матери была коренастая женщина тридцати пяти лет. У неё были растрёпанные седеющие волосы и обычно страдальческое мрачное лицо. Эта женщина, Мрачная, измельчала кусок корня при помощи пестика. Она впилась взглядом в Мать, с недружелюбным, как обычно, выражением лица.

— Еда, еда?

Мать неопределённо махнула рукой, не обращая внимания на Мрачную.

— Птицы, — сказала она.

Мрачная отложила свой пестик и корень, и пошла наружу, посмотреть птиц, которых повесила там Мать.

Мрачная была тёткой Матери. Она озлобилась, когда потеряла своего второго ребёнка от какой-то неизвестной болезни через пару дней после рождения. Она, возможно, украла бы птиц, оставив Матери и Молчаливому лишь часть того, что Мать принесла домой. Но Мать, голова которой раскалывалась от боли, чувствовала себя слишком уставшей, чтобы обращать на это внимание.

Она пробовала сосредоточиться на своём сыне. Он сидел спиной к наклонной плетёной крыше, поджав колени к груди. Болезненный мальчик восьми лет, низкорослый и костлявый, он использовал одну половинку прутика, чтобы толкать другую по грязному полу. Мать села рядом с ним и взъерошила его волосы. Он посмотрел на неё тяжёлыми сонными глазами. Он проводил значительную часть времени так же — тихий, в стороне от остальных, ожидая её. Он был похож на своего отца, низкорослого неудачливого охотника, который сошёлся с его матерью без всякой любви лишь один раз — и за это единственное совокупление ему удалось оплодотворить её.

Её опыт в сексе был случайным и не очень радостным. Она не встретила ни одного мужчины, который был достаточно сильным или достаточно добрым, чтобы суметь выдержать интенсивность её пристального взгляда, её одержимость идеями, вспыльчивость и частые уходы в себя из-за боли. Её величайшей неудачей было то, что мужчина, который, наконец, сделал её беременной, быстро ушёл к другой — и вскоре пал от удара каменного топора соперника.

Ребёнок был Молчаливый, поскольку это было его самой характерной особенностью. И подобным же образом, поскольку иногда казалось, что она не имела никаких отличительных особенностей в глазах других людей по соседству — никаких особенностей ни для кого, кроме мальчика — она была Матерью. Она мало что могла дать ему. Но, по крайней мере, ему не грозило вздутие живота от голода, которое уже поразило некоторых других малышей в это время засухи.

Наконец, мальчик лёг на бок и свернулся, сунув в рот свой большой палец. Она улеглась на свою подстилку из связанной соломы. Она лучше знала, как пробовать бороться с болью.

139