Эволюция - Страница 152

152

Но самыми восхитительными вещами были лампы.

Это были просто глиняные чаши, наполненные животным жиром, с кусочком прута можжевельника, который использовался как фитиль. Но они равномерно горели, наполняя хижину ярким жёлтым светом. Теперь ему стало ясно, почему этим хижинам не были нужны окна — и его ум рванулся вперёд, когда он понял, что благодаря этим лампам возможно будет получить свет всякий раз, когда нужно, даже глубокой ночью, даже без костра.

Было очевидно, что эти люди далеко обошли его собственный народ в навыках изготовления инструментов. Но их искусство было гораздо больше ограниченным, хотя некоторые из них носили нити бус, какие он видел на шее у маленькой девочки — из бусинок, сделанных из слоновьего бивня.

Поэтому он не был удивлён, когда взрослые люди оказались ошеломлены множеством товаров, которые он смог выложить перед ними. Здесь были вырезанные из слоновьих бивней и кости статуэтки, изображающие животных и людей, вырезанные на ракушках и кусках песчаника рельефные изображения — абстрактные и символические, а также одно из самых необычных собственных изделий Матери — существо с телом человека и головой волка.

Такую реакцию он видел много раз до этого. Искусство людей Матери чрезвычайно продвинулось вперёд за пару десятков лет, начавшись с её собственных первых неуверенных каракулей. Люди уже были готовы к этому, они обладали большим мозгом и ловкими пальцами: нужно было всего лишь, чтобы кто-то придумал идею — обширные умы этого речного народа тоже были готовы заниматься искусством. Мать словно бросила пылинку в пересыщенный раствор, и немедленно образовался кристалл.

Проросток никак не мог общаться с этим речным народом, кроме жестов и слов, о значении которых можно было примерно догадаться. Но вскоре характер обсуждения прояснился. Сделка будет такова: предметы искусства от Проростка за совершенные инструменты и изделия этих оседлых незнакомцев.

К тому времени, когда он ушёл, чтобы встретиться со своими спрятавшимися попутчиками, примерно к полудню следующего дня, его мешок был набит образцами товаров. И он тщательно запомнил местоположение каждой печи, каждого сложного очага.

Всё это он сделал для Матери — так же, как он уже исполнил многие поручения такого рода. Но здесь, рядом с ним, не было Матери, она не работала и не рисковала вместе с ним. И к своему удивлению, он обнаружил в своём сердце тёмный уголок, в котором зрело чувство обиды.

Мать сидела у входа в свой шалаш: ноги подогнуты, руки упираются в колени, лицо обращено к солнцу, а спину согревал прогоревший ночной костёр. Она постарела, похудела, и ей, похоже, было уже трудно согреваться. Но сейчас ей было хорошо. Она чувствовала странное удовлетворение.

Каждый квадратный сантиметр поверхности её кожи был покрыт татуировками. Даже подошвы её ног были украшены решётчатым орнаментом. Сегодня она, как обычно, носила накидку из кожи, поэтому многие из её украшений были закрыты, но сама кожа была полна красок и движения: скачущие животные, летящие копья, вспыхивающие звёзды. А на деревянном шесте возле неё сидел череп её давно умершего ребёнка, склеенный из кусочков при помощи камеди, сделанной из сока дерева.

Она смотрела, как люди уходят заниматься своими повседневными трудами. Они поглядывали на неё, иногда кивая в знак уважения, или же поспешно отворачивались, избегая пристального взгляда Матери и её безглазого сына — но в любом случае они отклонялись от своего пути, словно планеты, пролетающие мимо гравитационного поля какой-то огромной чёрной звезды.

В конце концов, именно Мать разговаривала с мёртвыми, Мать просила за них землю, небо и солнце. Если бы не Мать, дождь больше не шёл бы, трава бы не росла, а животные не приходили бы к ним. Даже когда она молча сидела здесь, она была важнейшим человеком в общине.

Последний разбитый лагерь блистал красками и формами. Мать словно постепенно сохранила весь этот отряд в своей голове, в своём прочерченном молниями воображении — и в каком-то смысле так оно и было. Очертания животных, людей, копий, топоров, а также странных существ, которые были смесью людей, животных, деревьев и оружия, виднелись на каждой поверхности — на камнях, выбранных за их гладкую, пригодную для работы поверхность, и на обработанных шкурах, которыми было покрыт каждый из шалашей. И с этими образами переплетались абстрактные орнаменты, которые всегда обозначали владения Матери — спирали, лучистые фигуры, решётки и зигзаги. В эти символы вкладывалось множественное значение. Изображение канны могло представлять само животное, или знание людьми его поведения, или оно могло означать деятельность, связанную с охотой — всё, что нужно было для того, чтобы убить её, сделать инструменты, спланировать охоту и преследовать зверя, или же что-то более неуловимое, вроде красоты животного или изобилия и радости самой жизни.

Древние преграды, разделяющие разные области мышления в уме Матери и тех, кто следовал за ней, наконец, рухнули. Её сознание в целом больше не было ограничено отношениями с другими людьми, когда руки, ноги и рты работали независимо от мыслей; сознание больше не было ограничено своей старой функцией — моделированием чужих намерений. Теперь она могла думать о животном, как будто о личности, и об инструменте как о человеке, с которым нужно было договариваться. Мир словно оказался населённым новыми видами людей — как будто инструменты, реки и животные, и даже Солнце и Луна были людьми, с которыми можно было договариваться, и кого можно было понять, как любого из людей.

152