Эволюция - Страница 81

С усилением холода члены стаи впали в бессознательное состояние. Их обмен веществ замедлился и стал вялым, удивительно вялым, достаточным лишь для того, чтобы противостоять промораживанию их плоти. Это была древняя стратегия, отработанная миллионами лет жизни в этих полярных областях, и она всегда оказывалась эффективной.

Но не на сей раз. Такой холодной зимы, как эта, ещё не бывало. И, что было ещё хуже, группа лиэллинов попала в бурю. Свирепый ветер выдул из их тел слишком много тепла. Внутри плоти лиэллинов начал образовываться лёд, разрушающий структуру их клеток; постепенно обморожение глубоко вонзило холодные кинжалы в их небольшие тела.

Но лиэллины не чувствовали никакой боли. Их спячка была безмолвным рептильным сном без сновидений, более глубоким, чем когда-либо сможет заснуть любое млекопитающее, и он плавно перетечёт в смерть.

Каждый год лето было всё короче, а начало зимы всё суровее. Каждый весну обширный ледяной покров, который лежал в центре континента, в месте, где никто не мог жить, продвигался немного дальше. Некогда здесь росли высокие деревья: хвойные, древовидные папоротники и древние подокарпы, ронявшие на землю гроздья тяжёлых плодов. Это был лес, где Нот чувствовал бы себя, как дома. Но теперь эти деревья, давно погубленные холодом, существовали лишь в виде прослоек угля, захороненных глубоко под лапами Роющей. С тех пор, как кто-либо из предков Роющей лазил над землёй, прошло много миллионов лет.

Приматы Антарктиды должны были приспосабливаться к холоду. Они не могли становиться большими; конкуренция с динозаврами исключала это. Но у них развивались теплоизолирующие слои из жира и меха, предназначенные для сохранения тепла их тел. Лапы Роющей оставались такими холодными, что разница в температуре между ними и землёй была невелика, и терялось мало тепла. Холодная кровь, поступающая в её тело из лап, протекала между кровеносными сосудами, содержавшими тёплую кровь, которая текла в другом направлении. Поэтому поступающая в её лапы кровь охлаждалась ещё до того, как она успевала дойти до её лап. Жир в её лапах был особого вида — он включал более короткие углеводородные цепочки и обладал низкой температурой плавления. Иначе он застыл бы, словно замёрзшее масло. Со всем вытекающими последствиями.

При всех своих адаптациях к холоду Роющая по-прежнему оставалась приматом. Она всё ещё сохраняла проворные руки и сильные предплечья своих предков. И, хотя её мозг сильно уменьшился по сравнению с предками — в этих скудных местообитаниях крупный мозг был дорогой роскошью, и животные были не умнее, чем им требовалось быть — она была умнее любого лемминга.

Но климат всё же становился всё холоднее. И каждый год оставшиеся животные и растения теснились на всё более и более узкой полосе тундры близ побережья.

Эндшпиль приближался.

Роющая почувствовала, что ей стало трудно дышать.

Поддавшись внезапной панике, она царапала снег над собой — лапы, эволюционировавшие для лазания по деревьям, теперь копали проход сквозь снежную крышу.

Она оттолкнулась и вывалилась из норы в тусклый весенний свет, показавшийся ей ужасающе ярким. Следом за ней вырвался поток зловонного воздуха, и на холоде в нём образовался пар. Он был зловонным и пропитанным запахом смерти.

Она была сильно исхудавшей, с запятнанными мочой кожей и мехом, одна среди обширного, нетронутого заснеженного пейзажа. Солнце стояло достаточно высоко над горизонтом и выглядело как жёлтый фонарь в сиреневато-голубом небе. Весна уже была в разгаре. Но ничто не двигалось: ни птицы, ни рапторы, ни птенцы карликового аллозавра, выбирающиеся из своих зимних пещер. Больше ни одного норника не вылезло на снег; никто из её собственной семьи не следовал за нею.

Она начала пробивать себе дорогу сквозь снежные сугробы. Она передвигалась с трудом: суставы болели, в животе ощущался сильный голод, а в горле — жажда. За время долгой спячки израсходовалось около четверти массы её тела. И она дрожала.

Дрожь означала опасный отказ систем, обеспечивающих устойчивость её тела к холоду; это было крайнее средство выработки тепла в теле за счёт движений мускулатуры, которые сжигали огромное количество энергии. Она не должна была дрожать.

Что-то пошло не так.

Она добралась до голой земли по краю моря. Почва была скована льдом, всё ещё твёрдая, как скала. И, несмотря на то, что сезон уже начался, здесь ещё ничего не росло; споры и семена всё ещё лежали в земле в состоянии покоя.

Она натолкнулась на группу лиэллинов. Когда похолодало, они сплелись друг с другом конечностями и шеями, пока не получилась своеобразная композиция из оперённых скульптур. Она инстинктивно припала к снегу.

Но лиэллины не таили в себе угрозы. Они были мертвы, сцепившись друг с другом в своих последних объятиях. Если бы у Роющей хватило сил толкнуть их, композиция могла бы упасть, ломая замороженные перья, словно сосульки.

Она поспешила прочь, оставляя лиэллинов досматривать их последний сон.

Она добралась до небольшого мыса, который возвышался над океаном. Она стояла на этом самом месте в конце прошлого лета, под маленькой куртиной папоротника, наблюдая сражение лягушки и хищника. Теперь даже споры папоротника оказались заключёнными в слой голой земли, и здесь не было ничего съедобного. Море раскинулось перед ней равниной ненарушенной белизны, до самого горизонта. Она испугалась этой безжизненной геометрии: горизонт, острый, как лезвие, плоская белизна внизу, пустой голубой купол вверху.